|
Я хорошо знала его и его жену-немку, у которой речь и манеры были более венесуэльскими, чем у кого-либо. Вместе с двумя дочерьми они жили на площади над магазином канцелярских и радиотелевизионных товаров, которым он владел.
Ему было сорок, но лёгкое сложение и тонкие черты лица намного молодили его. Раскосые тёмные глаза, обрамлённые длинными ресницами, ярко сияли. Как всегда, его одежда была безукоризненной; но этим утром он весь пропах дымом сигар.
— Вы были на сеансе? — спросила я его недоверчиво.
Прижав палец к губам, он пригласил нас присесть на кровать.
— Я сейчас вернусь, — пообещал он и исчез за занавеской. Вскоре он вернулся, держа в руках бамбуковый поднос с едой, тарелками и приборами.
Он взял свободный табурет, поставил на него поднос и пышными движениями метрдотеля обслужил нас чёрными бобами, рисом, пизангом, острым шинкованным мясом и кофе.
В нервном ожидании я переводила взгляд с одного блюда на другое, предвкушая обсуждение спиритической встречи, — музия скоро лопнет от любопытства, — сообщила донья Мерседес, её глаза дьявольски сверкнули, — она хочет знать, почему ты живёшь здесь, когда у тебя есть славная квартира над твоим магазином в городе. Мне бы хотелось, чтобы ты рассказал ей, почему.
— Ты этого хочешь? — безразлично спросил Эфраин Сандовал. Доедая последние бобы, он медленно жевал некоторое время, затем встал, подошёл к окну и открыл его. Взглянув на бледное предрассветное небо, он повернулся и осмотрел меня, — наверное, у тебя есть какая-то причина тому, чтобы узнать нечто обо мне? — добавил он вопросительным тоном.
— Да, это так, — ответила донья Мерседес, — поэтому, не смущайся, когда она придёт в твой магазин мучить тебя твоей историей.
Эфраин Сандоваль робко улыбнулся, наклонив свой табурет, и прислонился к стене. Его взгляд блуждал по комнате. В его глазах было столько глубины, что казалось, будто он забыл о нашем присутствии.
— Но какой смысл рассказывать ей это? — наконец спросил он, не глядя на донью Мерседес, — это ничем не примечательная история. |
